«…предметное познание, было бы невозможно, если б в этом отношении сам «внешний мир» не шел нам навстречу, т. е. если бы, несмотря на многообразие и изменчивость внешнего мира, в нем не было бы повторяемости фактов опыта и закономерностей в них, а они обусловлены естественными, причинными взаимосвязями явлений, в которых выражено их логическое единство.
Доказать необходимость такого единства мы не можем, и об этом давно предупредил философов Д. Юм: необходимость причинных взаимосвязей в природе логически недоказуема. Саму естественную причинность мы должны воспринимать как некий дар извне, без которого мы не могли бы существовать в мире. Этот дар мы почему-то называем познаваемостью мира, хотя он проявляется лишь в том, что нам почему-то (кем-mo) позволяется открывать в новом, незнакомом, общее с уже знакомым. Это именно дар, потому что a priori мы не могли бы ожидать, что в чем-то новом мы непременно найдем черты уже знакомого.
A priori мы не имеем оснований для предметного познания, потому что такое основание, … несоизмеримо с мыслью, чужеродно по отношению к нашей мысли.
Поскольку a priori мы не можем быть уверены, что нам всегда позволяется открывать в новом уже знакомое, мы не можем утверждать, что «внешний мир» до конца познаваем предметным познанием. Но в той мере, в какой это нам позволено, объект познания х есть заданный нам предмет внешнего опыта, иначе мы не могли бы сравнить его со знако мым. Предметное познание, выражающееся в суждениях типа «х есть А », предусматривает знание того предмета х, на которое направлена наша по знающая мысль. Именно на этом знании искомого основана пресловутая причинная предсказуемость явлений, которой так гордится наука.
Такое познание — предметное — попадает в ловушку известного сократовского парадокса: если я хочу что-то узнать, то я уже должен знать то, что я хочу узнать. Потому что, если бы я этого не знал, то как же я узнал бы искомое? Ведь чтобы узнать, я должен знать то, что я ищу.
Парадокс Сократа, в сущности обесценивающий предметное знание, вытекает из общей логики диалога «Теэтет». Вспомним его еще раз: «— Скажи честно и благородно, что, по-твоему, есть знание?» В заключение долгого и всестороннего обсуждения Сократ приводит своего собеседника к выводу: «—И выходит, Теэтет, что ни ощущение, ни правильное мнение, ни объяснение в связи с правильным мнением, пожалуй, не есть знание».
В этом заключалась сократовская ирония: каждому, кто считал себя знающим, он демонстрировал, что его «знание» — не знание, а лишь мнение; пусть даже правильное, т. е. основанное на разуме и логике, но всего лишь мнение. Что позволяет отличать подлинное знание от «правильного мнения»? Сократ говорит: настоящее, истинное знание, отличающееся от мнения, — это то, которое позволяет человеку найти наилучшее, самое для него важное и значительное. А что такое оно есть, «наилучшее», Сократ узнал от Дельфийского оракула: знать себя. Не «мир», не «природу», а себя. Вот это наше собственное Я мы до сих пор познавать не умеем.
Разум позволял создавать «правильное мнение» и «объяснение в связи с правильным мнением», т.е. объяснение мира на основе естественной связи явлений. Иными словами: на разуме основывалось то, что мы назвали «предметным знанием». На этом причинном объяснении явлений Аристотель будет создавать свою «Физику» и станет родоначальником позитивистской методологии будущей науки.
Сократ же верил не разуму, а оракулу. Он отказался от причинного объяснения мира, полагая, что оно не даст истинного знания. Знание корней вещей, говорил он, человеческому разуму недоступно: это есть тайна, вёдомая только богам. Аристотель искал не «корни вещей», не исконные их первопричины, а объяснение явлений на основе причинных рядов самих же явлений, т. е. для Аристотеля «знанием» было то, что для Сократа было лишь «мнение»
В.Д.Захаров «От философии физики к идее Бога»